Что могло помочь оруэллу сохранить жизнь слону. Что помогло выжить герою рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни»? Влияние принятого решения о судьбе эльфов и оборотней на концовку игры Dragon Age: Origins

(к 100-летию со дня рождения)

Об этом человеке не любят вспоминать - слишком уж неудобная фигура: ни для кого неудобная - и все же споры о нем почти не затихают уже более полувека. До последнего своего дня он однозначно причислял себя к левым - и создал книгу, вошедшую как сильнейшее оружие в арсенал антикоммунизма. Безоговорочный враг тоталитаризма, он под конец жизни составлял для английских спецслужб списки литераторов, сочувствующих коммунизму. Казалось бы, набор парадоксов, но ведь и сам Джордж Оруэлл был воплощенным парадоксом. Не понимая этого, в нем нельзя понять ровным счетом ничего. Любая попытка загнать личность Оруэлла в короткую формулу будет малопродуктивна. По согласному мнению современников, в нем всегда уживались сразу несколько вполне противоречивых натур. И вот еще один парадокс: несмотря на вышесказанное, он был поразительно цельным человеком. Цельным в том смысле, в каком можно было бы пожелать этого каждому из нас - никогда его идеи не расходились с его же делами даже на самую малость. Развитие Оруэлла как человека и как автора шло мучительно и не всегда в лучшем направлении, но уж в чем в чем, а во внутренней непоследовательности его вряд ли можно упрекнуть. И вся его жизнь дает нам редкий образец удивительной принципиальности и честности. Проследим этот путь вкратце. Родившись в 1903 г, в небогатой но относительно обеспеченной семье, получив прекрасное образование, он отказывается от открывающихся заманчивых возможностей и отправляется в Бирму на малопритязательное место в колониальной полиции. Мотив? Хотел на своем опыте уяснить, что такое империализм.

И понял, но заметьте - понял исключительно с точки зрения психологии, в смысле «духа» или чего-то подобного. (Я понял, что, когда белый человек становится тираном, он уничтожает свою свободу. Он превращается в пустую, податливую куклу, условную фигуру сахиба… Он носит маску, и лицо его обживает эту маску , и т.п.) Это не случайно, и в дальнейшем та же черта проявит себя как главная сила и в то же время главная слабость Оруэлла. Но это будет позже, а пока, отслужив пять лет в полиции, он бросает службу, ибо она становится все менее совместимой с его социалистическими убеждениями. Впрочем, что ж такого, поддался идеалистическому порыву, молодо-зелено… Однако же, Оруэлл вновь возвращается в Европу, где у него не было абсолютно никаких перспектив. Зачем? Неизвестно… Он опускается чуть ли не на самое дно общества, скитается по ночлежкам, перебивается случайными заработками. Моя ненависть к угнетению зашла крайне далеко, - вспоминал он. - Жизненная неудача представлялась мне тогда единственной добродетелью. Малейший намек на погоню за успехами, даже за таким „успехом“ в жизни, как годовой доход в несколько сот фунтов, казался мне морально отвратительным, чем-то вроде сутенерства. В наши дни эти слова звучат как признание выходца с другой планеты, не правда ли? Неудивительно, что в 1936 г, когда в Испании разгорелась гражданская война, Оруэлл отправился туда в числе тысяч интернационалистов со всего света. Он сражался, был тяжело ранен и, что самое важное - там же, в Испании, стал свидетелем событий, без которых он так и остался бы второстепенным «прогрессивным» писателем, наверняка не создав того, что обеспечило ему место в истории. Я говорю о так называемом «Барселонском мятеже».

Антифашистская война в Испании была неразрывно связана с разворачивавшимся там с 1931 г. революционным движением. Однако, сталинская бюрократия, чьи приказы к тому времени стали законом для Коминтерна, была гораздо больше заинтересована в хороших отношениях с буржуазными странами, чем в победе испанской (да и любой другой) революции. Пассивность компартии выдвинула на первый план более радикальные силы: левых социалистов, анархистов и ПОУМ (объединение марксистов антисталинской ориентации). Источник опастности, - писал Оруэлл, - был элементарно прост и виден невооруженным глазом: антагонизм между теми, кто хотел, чтобы революция шла дальше, и теми, кто хотел сдержать или предотвратить ее, то есть в конечном счете между анархистами и коммунистами . Именно перспектива победы антисталинских левых и побудила советскую бюрократию вмешаться в войну. То есть, в войне-то она участвовала крайне осторожно, помогала республиканской Испании скупо, а вот в чем не знала удержу, так это в очернении и истреблении испанских революционеров. После провокации в Барселоне, повлекшей вооруженное сопротивление анархистов и поумовцев, ПОУМ был объявлен вне закона, а его активисты - брошены в тюрьмы и расстреляны. Оруэлл состоял в ополчении ПОУМ и наблюдал барселонские события собственными глазами. После начала контрреволюционного террора, проводимого агентами НКВД и испанскими сталинистами, ему пришлось с риском для жизни бежать из Испании. Его книга «Памяти Каталонии» дает, вероятно, самое правдивое описание «гражданской войны в гражданской войне», расколовшей республиканский лагерь. Не обошлось без раскола, без глубочайшей трещины и в жизни самого писателя. Полным непониманием главного в личности Джорджа Оруэлла была бы попытка расчленить его жизненный путь на два - восходящий и нисходящий - этапа: «революционер» до Испании и «ренегат» после. Не был он ни тем ни другим. Да, Испанская война действительно вызвала в нем перелом, возможно, сильнейший за всю его жизнь. Ужас и отвращение перед сталинизмом, подавлявшим революцию изнутри республиканского лагеря, и фашизмом, делавшим то же снаружи, резко оттолкнул Оруэлла к идеалам абстрактной демократии в духе либерализма XIX века. Но этот ужас поставил его по одну сторону баррикад с теми, кто еще вчера были его смертельными врагами, и это еще не значит, что они стали его друзьями. Не следует думать, будто Оруэлл не замечал этой дилеммы. Он отлично сознавал ее и такое сознание временами разрывало его на части, ибо он ясно понимал обреченность капиталистической системы, будучи не в силах найти ей реальную альтеранативу вне пределов сталинского тоталитаризма. Именно поэтому Оруэлл и вынужден был занять сомнительную позицию «непререкаемого морального авторитета». Иного выхода он не видел. Оруэлл вовсе не был «троцкистом» - вопреки навешанным на него ярлыкам. В 30-х годах он какое-то время входил в Независимую лейбористскую партию, занимавшую позицию между Коминтерном и Четвертым интернационалом. Троцкий, приложивший немало усилий, чтобы помочь НЛП определиться, характеризовал ее как «центристскую формацию». В свою очередь Оруэлл, видимо знакомый с троцкизмом не по самым лучшим источникам, писал: Теперь называть человека „троцкистом“ значит назвать его убийцей, провокатором и т.д. С другой стороны, на каждого, кто критикует политику коммунистов слева, может быть наклеен ярлык „троцкиста“. Скорее он следовал путем, общим для левой интеллигенции той поры: от идеалистических восторгов - через усталость и скептицизм - к отторжению.

Правда и здесь Оруэлл был не так уж прост, но об этом ниже. Важно только заметить, что именно в 40-е, на новом этапе жизни, он создал основные литературные произведения, принесшие ему бессмертие.

В первую очередь это, конечно же, «Скотный двор» - довольно лобовая сатира на историю Советского союза - и вышедший за два года до смерти автора роман «1984».

Концепция мира, созданного Оруэллом в «1984» критиковалась уже неоднократно с самых различных точек зрения. Подобной критике посвящены целые тома, так что вряд ли стоит на этом особо акцентировать внимание. Достаточно еще раз напомнить, что мир 1984 - всего лишь аккуратно выстроенная логическая конструкция, приобретшая пугающее подобие жизни благодаря литературному гению автора.

Теоретический скелет этой концепции представляет собой раннюю версию доктрины «государственного капитализма», сформулированной Бруно Рицци и популяризированной Бернхемом. В 30-е годы теоретикам этой доктрины представлялся апокалептический призрак некой всемирной диктатуры бюрократов, идущей на смену капитализму. Сталинизм, фашизм и даже рузвельтовский «Новый курс» в этом случае являлись всего лишь провозвестниками новой эксплуататорской формации. Однако истории было угодно разминуться с выкладками теоретиков. Последствия Второй мировой войны нанесли теории «госкапитализма» смертельный удар - как раз в то самое время, когда Оруэлл писал свой роман. Впрочем, если ему и не удалось создать действительно непротиворечивую структуру, он все-таки сумел сделать ее правдоподобной, да какой правдоподобной! Отечественный литературовед А.М. Зверев справедливо подметил: Историческое обобщение вообще не являлось сильной стороной его книг, более того - выводя их, Оруэлл нередко попадал впросак. То же мы можем отметить даже когда речь идет о центральном моменте его творчества. По доброй традиции «оруэлловедения», говоря о нашем герое, следует непременно упомянуть его глубочайшее проникновение в самую суть феномена тоталитаризма. Правда, на основе «1984», представляющего собой концентрацию размышлений Оруэлла на эту тему, можно заметить, что указанный феномен понят им вовсе не так глубоко, как обычно приписывается. Бесспорно, незаурядное чутье Оруэлла позволило ему создать весьма достоверную атмосферу тотального контроля над личностью, реализованную в тот период на немалой части европейской территории, однако, чем дальше автор удаляется от надстроечной составляющей тоталитарного общества к его экономическому фундаменту, тем менее реалистичной делается картина. Загадочная еретическая «Книга» из романа, представляющая по сути средневзвешенное из «Преданной революции» Троцкого и «Революции управляющих» Бернхема, дает вполне четкую квинтэссенцию оруэловской фантазии, но вот какое отношение она имеет к реальности, не ясно. Здесь мы наблюдаем тот же дефект - достоверность убывает от надстройки к базису, от наблюдения к анализу и - не примите за сектантство - от Троцкого к Бернхему. почему возникают тоталитарные диктатуры, чем они держатся - об этом нет почти ни слова, помимо чисто психологических («тоталитарная идея всегда живет в сознании интеллектуалов»), и от того несостоятельных объяснений. А ведь здесь и лежит корень проблемы!

Сама идея несокрушимости системы, производящая поразительное впечатление в контексте романа, уже говорит не в пользу авторской проницательности.

Диктатура мыслилась Оруэллу не вспомогательной, а самодовлеющей системой. Даже непрерывный террор, пронизывающий все общество «1984», в таком случае теряет всякий смысл. Однако речь здесь идет не только о полностью вымышленном мире. Оруэлловская публицистика демонстрирует нам все то же непонимание.

«Задумайтесь хотя бы о возрождении рабства, - писал он в 1942 году. - Кто мог представить себе двадцать лет назад, что рабство вновь станет реальностью в Европе? А к нему вернулись прямо у нас на глазах… Нет никаких оснований думать, что это положение вещей изменится, пока сохраняется тоталитарный гнет. Мы не постинаем всего, что он означает, ибо в силу какой-то мистики проникнуты чувством, что режим, который держится на рабстве, должен рухнуть. Но стоило бы сравнить сроки существования рабовладельческих империй древности и современных государств. Цивилизации, построенные на рабстве, иной раз существовали по четыре тысячи лет.»

Можно понять степень теоретической наивности автора, осмеливающегося ничтоже сумняшеся утверждать подобное.

Режим, основанный на рабстве, обязан рухнуть не «в силу мистики», а в силу несоответствия способа производства и уровня достигнутых производительных сил. Однако за пределами абстрактно понятого «социализма», марксистская теория для Оруэлла была непонятна и не нужна.

И здесь для нас открывается более глубинный уровень личности этого человека. Демократический социалист, человек с высочайшим уровнем моральной ответственности за слова и поступки - как свои, так и чужие.

Патетически звучит, но это действительно так. Его вера (именно вера, в религиозном понимании) в социалистические идеалы, опороченные как преступлениями сталинизма, так и жалкой возней западных социал-демократов, и наполнила живой кровью голую схему «1984». Любая политическая активность виделась Оруэллу только в моральном смысле и ни в каком другом. Время, выпавшее на его долю, менее всего способствовало такому пониманию, однако и бежать в мир «чистого искусства» он был органически неспособен. Нередко эта дилемма заводила его в мучительные ситуации, когда интеллигент, стоящий на распутье в отрыве от массового движения, вынужден искать собственный путь и в итоге делает далеко не лучший выбор. Ярчайший пример - передача в спецслужбы списков «коммунистов». Нужно хотя бы отчасти понимать атмосферу послевоенной Европы, с неуклонно расползавшимися метастазами сталинизма и сектантской слабостью троцкистских и квазитроцкистских групп, чтобы почувствовать отчаяние «прогрессивного» интеллигента, загнанного историей в безвыходную ловушку.

А ведь это был целый слой. В отличие от многих ему подобных, у Оруэлла все же были позиции, которых он не сдал бы ни при каких условиях. Но что это были за позиции? Я уже говорил о них выше: отвлеченный социалистический идеал, преданность «бессильным мира сего», наконец, простая человеческая совесть, порождавшая его непримиримость к неравенству, рабству, угнетению, какой бы фразеологией оно ни маскировалось. Прекрасно, конечно, хотя, скорее, по-просту прекраснодушно, не более. Любой «моральный авторитет» только в той мере и делается авторитетом, в какой он стоит в стороне от любой практической деятельности, охраняя свою безупречную чистоту. Не беря на себя ответственности за действия, сомнительные с точки зрения абсолютной морали, нечего и надеяться улучшить человеческую жизнь.

Однако же, не забывая об идеалах, которым Оруэлл остался верен до конца, только и можно понять его главное произведение - блестящее обличение сталинизма - вырвать его из рук реакционеров и, сделав орудием революции, сохранить для будущего.

Что общего между Джорджем Оруэллом и Эдвардом Сноуденом? Оба они попали в ловушку неприятной ситуации.

Джордж Оруэлл не был политическим мыслителем, это точно. Да, он писал книги, такие как «1984» и «Скотный двор». Это политические книги. Или, если точнее, это эксперименты политического мышления в литературной форме. Оруэллу нравилось размышлять о тоталитаризме. Он создавал художественные сценарии типа «1984», чтобы обдумать и понять логику тоталитаризма, понять, как этот тоталитаризм работает. Свои очерки он также довольно часто писал о политике. Он размышлял, возможно ли создать порядочный социализм после краха социализма реального, который существовал в Советском Союзе.

Источник силы произведений Оруэлла — это честность его высказываний о поступках и мотивах людей, принимающих решения в запутанном и хаотичном мире. Наверное, лучше всего будет сказать, что Оруэлл размышлял о политике, не будучи политологом. Ему плохо удавалось рассмотрение политики с удаленной, объективной точки зрения с целью выяснения ее общих законов. Вот почему одним из лучших его политических очерков стал рассказ об убийстве слона в Бирме. Это был рассказ о самом Оруэлле.

В молодости Оруэлл служил в колониальной полиции в Бирме. Он работал на британскую корону. Это было в 1920-е годы. Британская империя еще правила многими частями Восточной Азии. Оруэлл быстро понял, что для большинства бирманцев он является символом угнетения. Его оскорбляли молодые буддистские монахи, у которых, казалось, было «одно-единственное занятие — устроившись на уличных углах, глумиться над европейцами». Это беспокоило Оруэлла, который был чувствительным молодым человеком, не очень-то стремившимся демонстрировать свою власть полицейского. Короче говоря, он ощущал огромную вину за то, что является крошечным винтиком в имперской машине Британии. Это чувство вины вызывало у него злость, а злость разрывала Оруэлла на две части. Он писал, что ему некуда было деться «с одной стороны... от ненависти к Британской империи, чьим солдатом я был, а с другой — от ярости, вызываемой во мне этими маленькими злобными зверьками, стремившимися превратить мою службу в ад».

Но вот как-то раз в поселке, где служил Оруэлл, обезумел рабочий слон, начавший крушить все вокруг. Одного человека он растоптал до смерти. Туземцы обратились к Оруэллу. Это он должен был поддерживать порядок. Оруэлл послал за винтовкой для охоты на слона и вскоре отыскал разбушевавшееся животное на поле неподалеку. Он смотрел, как слон мирно поедает траву, и ему «казалось, что тот представлял не большую опасность, чем корова». Желание стрелять в это огромное животное у него полностью пропало. Оруэлл хотел оставить слона в покое и отправиться домой. Но у него за спиной собралась огромная толпа примерно в 2000 человек. Он чувствовал их взгляды на своей спине. Оруэлл знал, что люди наблюдают за ним и ждут, когда он застрелит слона. Он понял, что вынужден будет сыграть свою роль. Будучи имперским полицейским, он был обязан выполнять свой долг. Если он ничего не предпримет, толпа засмеет его. А такая перспектива была для Оруэлла невыносима.

Он выстрелил в слона. Потом выстрелил снова — и снова. Даже когда он расстрелял все патроны из винтовки и из другого ружья калибром поменьше, животное продолжало жить, медленно умирая в мучительной агонии. Оруэлл ушел. Потом он узнал, что прошло полчаса, прежде чем слон умер. В последующие дни убийство слона стало темой бесконечных споров — правильно это было или нет. У обеих сторон были свои, и довольно весомые аргументы. Но рассказ Оруэлл завершил так: «Я часто задаюсь вопросом, понял ли кто-нибудь, что мною руководило единственное желание — не оказаться посмешищем».

Это последнее предложение постоянно преследует меня с тех самых пор, как я много лет назад прочитал рассказ Оруэлла. Оно не отпускает меня из-за своей трагичности и правильности. Оруэлл ставит нас на свое место. Стоя в поле с мощной винтовкой, он не думал о соответствующих законах и о правильности своего поступка. Он не думал о хозяине слона. Не думал, насколько этот слон ценен для всей деревни. Не думал о причиненном им ущербе и даже об убитом им человеке. Оруэлл пишет: «Сам я был несказанно рад свершившемуся убийству кули — это означало с юридической точки зрения, что я действовал в рамках закона и имел все основания застрелить животное». Оруэлл убил слона по одной-единственной причине. Он выглядел бы дураком, если бы не сделал этого. А выглядеть дураком Оруэллу не хотелось. Для него это было невыносимо.

Всякий раз, когда я вижу разоблачителя АНБ Эдварда Сноудена, я думаю о юном Джордже Оруэлле, стоящем на поле в Бирме. Тот факт, что Сноуден кажется хрупким молодым человеком, лишь усиливает эти ассоциации. Сноуден бледен и худощав. Во время интервью у него часто начинает дрожать голос. Подобно Оруэллу в истории со слоном, он похож на человека, попавшего в ловушку неприятной ситуации. У него есть неприятные факты, которые он может нам показать. И он знает, что бывает с гонцами, несущими плохие вести.

В своем первом интервью, данном Гленну Гринуолду, Сноуден назвал себя инженером по системотехнике и консультантом ЦРУ и АНБ. Этакий рабочий парень из рабочей среды. Но занимаясь системным анализом, он сумел увидеть более масштабную картину, чем это удается большей части сотрудников разведки. Сноуден понял, что масштабы слежки шире, чем он себе представлял. Он увидел, что АНБ собирает информацию на всех и повсюду, включая граждан США. И ему в голову пришла простая мысль. Сноуден сказал Гринуолду: «Я ничем не отличаюсь от других. У меня нет специальных навыков. Я просто обычный парень, сидящий изо дня в день в кабинете и наблюдающий за происходящим». А потом заявил: «Пусть общество решает, правильные эти программы и действия, или неправильные».

Сноуден решил обо всем рассказать, потому что ему было невыносимо знать о масштабах ведущейся слежки (понимая при этом, что люди ни о чем не догадываются). Это самая сильная часть из его показаний. Прежде всего, он хотел, чтобы все увидели и узнали то, что видел и знал он. Ему хотелось, чтобы публика увидела нечто уродливое, нечто пугающее. Сноуден говорит, что нам будет трудно смотреть на вещи, которые мы не желаем видеть. Он признает, что результат от его разоблачений может оказаться прямо противоположным тому, на что он надеялся. Он сказал:

Больше всего в плане последствий от этих разоблачений для Америки я боюсь того, что они ничего не изменят. Люди узнают из СМИ обо всей этой информации. Они узнают, на что идут власти в своем стремлении получить неограниченные полномочия в одностороннем порядке и усилить контроль над американским и мировым обществом. Но они не захотят идти на необходимый риск, не захотят выступить на борьбу за изменение ситуации, не захотят заставлять своих представителей действовать в их интересах.

Максимум, что может сделать Сноуден, это представить материал. Максимум, что он может сделать, это пролить свет на темные места. Поступив таким образом, он разоблачает себя. Он становится объектом насмешек, неприязни, возмущения и смеха. А это нелегко.

В 1948 году Оруэлл написал эссе, которое озаглавил «Писатели и Левиафан». Там он пишет: «В политике не приходится рассчитывать ни на что, кроме выбора между большим

и меньшим злом, а бывают ситуации, которых не преодолеть, не уподобившись дьяволу или безумцу. К примеру, война может оказаться необходимостью, но, уж конечно, не знаменует собой ни блага, ни здравого смысла. Даже всеобщие выборы трудно назвать приятным или возвышенным зрелищем». Не нужно, продолжает писатель, приукрашивать неприятное зрелище. Делать ужасные вещи, даже во имя добра, это одно. Делать ужасные вещи, называя их добром, это совсем другое. Здесь исключается один важный шаг. Можно сказать, что все творчество Оруэлла является попыткой сохранить этот важный шаг. Стремление говорить правду проистекает у Оруэлла из желания показывать нам наши решения в их истинном виде, во всем их безобразии. Он заставляет нас смотреть. В конце эссе «Писатели и Левиафан» Оруэлл заявляет, что хороший писатель «свидетельствует о происходящем, держась истины, признает необходимость свершающегося, однако отказывается обманываться насчет подлинной природы событий». Заметьте, Оруэлл здесь не утверждает, что правдивые высказывания предотвращают войны или совершенствуют всеобщие выборы. Он просто заявляет, что нам крайне важно не обманываться насчет подлинной природы всеобщих выборов.

Министерство образования и науки Российской Федерации

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Санкт-Петербургский государственный горный университет

Кафедра философии

Курсовая работа

Тема: " Джордж Оруэлл: история жизни и творчества"

Выполнил: студент группы Я.О. Кукин

Проверил: профессор М.И. Микешин

Санкт-Петербург 2012 г.

Введение

1. История жизни

2. Скотный двор

2.1 История создания

2.2 Раскрытие сюжета

3. 1984 год

3.1 Основные идеи

3.2 Оруэлл и 1984

Вывод

Список литературы

Введение

Если говорить об Оруэлле, то в первую очередь как о замечательном авторе и человеке полном творческих идей. Безусловно на все его литературные произведения наложило отпечаток его участие в гражданской войне в Испании ("Памяти Каталонии", очерк "Вспоминая войну в Испании"), его борьба с фашизмом, наверняка нелюбовь к насилию. Но нас, как граждан России, наследницы Страны Советов, наиболее интересуют два произведения, которые и произвели наибольший резонанс. Это "1984" и можно сказать предшественник этого романа "Скотный двор". О них и пойдёт речь. Хоть мне не довелось не то чтобы пожить, застать СССР, однако он имеет к своё отношение к истории того времени, и своё мнение и реакцию по поводу данных произведений изложу ниже в выводе.

1. История жизни

Кроме повести-притчи "Скотный двор" и её идейного продолжения - "1984", названного "книгой века", он написал 4 романа, 4 автобиографического эссе, сборник стихов и 4 тома публицистики и писем. Большая часть из этого является своего рода автобиографией автора, естественно завуалированной, скрытой, большинству непонятной. Сейчас поясню.

Он родился в 1903 г. в Бенгалии, в шотландской, аристократической по корням, но обедневшей семье колониального служащего, которая, как он писал впоследствии с горчайшей самоиронией, "хочет жить по-джентльменски на 400 фунтов в год". Следуя этому желанию, семья с невероятными трудностями "пробила" его в элитарную закрытую школу - prep-school - на казенный кошт. Для мальчика это обернулось трагедией, осознание и преодоление которой определило всю его жизненную и творческую судьбу. "Вот как, вот как веселились мы" - называется его книга о детстве, опубликованная посмертно. По свидетельству второй жены писателя Сони Оруэлл, он считал, что именно в преп-скул начали бессознательно копиться материалы для "1984". Есть также свидетельство друга их семьи Тоско Файвела. "Оруэлл говорил мне, что страдания бедного и неудачливого мальчика в приготовительной школе, может быть, единственная в Англии аналогия беспомощности человека перед тоталитарной. Но об этом и без свидетельств ясно говорят отрывки из книги о детстве: ужас и одиночество ребенка, вырванного из тепла родительского дома в беспощадный и непонятный мир, холод, пища, вызывающая отвращение, боль и унижение физических наказаний - наказаний не за проступки, а за неудачи, и непреходящее чувство вины.

В приготовительной школе он "впервые познал, что закон жизни - постоянный триумф сильных над слабыми. Я не сомневался в объективной правильности этого закона, потому что я не знал других. Разве могут богатые, сильные, элегантные, модные и знатные быть неправы? Но с самых ранних лет я знал, что субъективный конформизм невозможен. В глубине души, в моем внутреннем я, жила тайна разницы между моральным долгом и психологическим фактом. Я не мог ни изменить этот мир, ни покорить его, но я мог признать свое поражение и из поражения сделать победу".

Большой победой стипендиата преп-скул было поступление в привилегированный колледж Итон - колыбель английской элиты. Но, окончив Итон, он сознательно сделал поражение из своей победы: вместо университета уехал служить полицейским в Бирму. Много позже это поражение обернулось романом "Дни в Бирме", сделавшим ему вместе с автобиографически-документальной повестью "Собачья жизнь в Париже и Лондоне" небольшое, но добротное литературное имя Джордж Оруэлл. Это был не псевдоним, а как бы подлинное имя, вытеснившее прежнее, природное - Эрик Артур Блэр, аристократическое и изысканное. Замена глубоко продумана. Джордж - синоним англичанина, Оруэлл - река в северной английской деревушке. Имя - "всехнее", простое, грубоватое по артикуляции. "Оруэллом, - пишет биограф, - он назвал свое идеальное "я", то, каким он хотел бы быть - ясно живущим, ясно говорящим, ясно пишущим". Предназначенный писательству своим физическим обликом, психическим складом, воспитанием, образованием и даром, он упорно брал в руки карабин полицейского, кирку и лопату, мочалку судомоя, солдатскую винтовку, охотничье ружье, руль рыбачьей моторки, даже гири и счеты продавца - все искренне, истово, неумело, неудачливо, и, главное, постоянно терзаясь сознанием "неистинности", "несерьезности" своих усилий, сознанием, что бедствует, бродяжничает, надрывается, добивает больные легкие и рискует жизнью с единственной целью - описать все это. Тяжело больной с детства, болезненно худой, физически неловкий и неумелый, он несколько лет - после Бирмы - зарабатывал себе на жизнь самым тяжелым и унизительным трудом, какой можно было найти в Лондоне и Париже; аристократически, хотя и на краю нужды воспитанный и болезненно брезгливый, он значительную часть жизни провел в грязи и неуюте. Вполне достоверно, что своей "собачьей жизнью в Париже и Лондоне" он искупал "колониальный грех": преследовавшие его воспоминания о лицах обиженных подчиненных и азиатских слуг. "Я сознательно хотел стать на место тех, кого вольно или невольно унижал пять лет, хотел стать жертвой и неудачником. Мысль о житейском благополучии, даже самом скромном была мне тогда отвратительна".

Он считал себя социалистом, вступил - на короткое время - в лейбористскую партию (в ее левоанархическую фракцию) и был при этом в конфликте почти со всеми социалистами Англии.

Об условности оруэлловского социализма говорят такие формулы в его творческих портретах как "озарение социализмом", "обращение в социализм", "крещение социализмом". Речь идет о вере, а не о научном мироощущении. Но сам Оруэлл отделял прозрение, которое произошло в Бирме, от политической позиции, сформировавшейся значительно позже: "Я прошел нищету и пережил изгойство. Это усилило мою природную ненависть к господству, так же как служба в Бирме научила меня понимать природу империализма. Но всего этого было недостаточно для точной политической ориентации. Испанская война и другие события 1936-37 г. г. встряхнули и перевернули меня, и я понял, на чем стою. Каждая строчка моих серьезных работ с 1936 года написана прямо или косвенно против тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимал".

оруэлл скотный двор повесть

2. Скотный двор

2.1 История создания

"Скотный двор" считается единственным не автобиографическим произведением Оруэлла просто потому, что его персонажи - животные. Но и эта книга, стремительно вывалившаяся "прямо на машинку" (ноябрь 1943 - февраль 1944), выросла из воспоминания. Оруэлл любил ее той особенной любовью, которую называют "первой" (часто вопреки арифметике). Она была для него первой потому, что - впрочем, предоставим слово автору - " в ней я впервые совершенно сознательно попробовал слить воедино политическую и художественную задачи".

Он искал единой "политически-художественной" мелодии, в основе которой должен лежать отчетливый, запоминающийся и вместе с тем лирический, трогательный мотив. Что-то совсем простое, безусловное, нежное, печальное. Одна из особенностей его личности (впрочем, очень английская) - исключительная родственная привязанность к животным: "Все мои лучшие детские воспоминания связаны с животными". Из них пришла и мелодия - в предисловии к изданию 1947 г. автор так представляет историю замысла: "Однажды (я жил тогда в маленькой деревне) я увидел мальчугана лет десяти, управляющего огромной телегой, запряженной лошадью, и бьющего ее кнутом каждый раз, как она пыталась свернуть с узкой дороги. Мне пришло в голову, что, если бы лошади знали о своей силе, мы бы не имели над ними власти и что вообще люди так же эксплуатируют животных, как богатые эксплуатируют пролетариат".

марта 1944 года Оруэлл сообщил Виктору Голланцу, владельцу его авторских прав: "Я закончил маленькую сказку в 30 тысяч слов с политическим содержанием. Но я уверен, что Вы ее не напечатаете. Она совершенно неприемлема для Вас с политической точки зрения: она антисталинистская".

Он не ошибся в Голланце. Но отказывали и другие издатели. Кэпп, пришедший от "Двора" в восторг, посчитал своим долгом послать ее в Министерство Информации - там поразились "политической бестактности" автора.

Надежда Оруэлла была на крупнейшую фирму Фабер и Фабер. И тут случилось нечто, по абсурдности равное идеологическим афоризмам "Двора".

Директор издательства, известный писатель, теолог и политический деятель крайне консервативного направления Т.С. Элиот посчитал сатиру Оруэлла "шедевром почти на уровне Свифта", но "слишком правой".

Наконец, рукопись, уже сильно истрепанная, была принята фирмой Секкер и Ярбург. Рискнувший Фред Ярбург был вознагражден не только ошеломительным по тем временам успехом, но и по сей день длящимися правами на издания Оруэлла (а это теперь миллионы копий). Однако смелость Ярбурга была относительной: приняв рукопись в июле 1944, он выпустил книгу в августе 1945-го. Бевин попросил Оруэлла перестать писать в "Трибюн": он боялся, что скандал вокруг "Двора" отразится на избирательной кампании лейбористов. Но рецензии были восторженны: "новый Свифт".

С этого времени началась мировая слава Оруэлла.

В течение всей повести можно увидеть аналогию с историческими, событиями, фигурами, мыслями и идеями революционного и послереволюционного времени.

2.2 Раскрытие сюжета

Сюжет начинается с недовольства животными своего угнетённого положения на ферме мистера Джонса. Свинья по имени Старый Майор выступает пророком революции, т.е. "свержения" Джонса как старой власти (то бишь царской). Старый боров Майор собирает ночью в большом амбаре всех животных, обитающих здесь. Он говорит, что они живут в рабстве и нищете, потому что человек присваивает плоды их труда, и призывает к восстанию: нужно освободиться от человека, и животные сразу станут свободными и богатыми. Майор запевает старую песню "Звери Англии". Животные дружно подхватывают. Вскоре он погибает. Отношение к Старому Майору не лишено иронии: в частности, обыгрывается помещение тела Ленина в Мавзолей - в данном случае это череп Старого Майора, который животные водрузили на возвышение и каждое утро отдавали ей честь, а также пели сочинённый Старым Майором гимн. Но тем не менее он является скорее положительным героем, стремящимся добиться устранения эксплуатации и всеобщего равенства.

Подготовку к восстанию берут на себя свиньи, которые считаются самыми умными животными. Среди них выделяются Наполеон, Снежок и Визгун. Они превращают учение Майора в стройную философскую систему под названием Анимализм и излагают её основы остальным на тайных сходках (пример известен).

Восстание происходит раньше, чем можно было ожидать, так как Джонс пьет, а его работники совсем забросили ферму и перестали кормить скотину. Терпению животных наступает конец, они набрасываются на своих мучителей и прогоняют их. Теперь ферма, скотный двор Манор принадлежат животным. Они уничтожают все, что напоминает им о хозяине, а дом его оставляют как музей, но никто из них никогда не должен там жить. Усадьбе дают новое название: "Скотный двор".

Принципы Анимализма свиньи сводят к Семи Заповедям и пишут их на стене амбара. По ним отныне и навсегда обязаны жить на "Скотном дворе" животные:

Все двуногие - враги.

Все четвероногие или с крыльями - друзья.

Животные не должны носить одежду.

Животные не должны спать в постели.

Животные не должны употреблять алкоголь.

Животные не должны убивать других животных без причины.

Все животные равны.

Животные счастливы, хотя и работают от зари до зари. Боксер работает за троих. Его девиз: "Я буду трудиться еще усерднее". Здесь вспоминаются перевыполнения, пере-перевыполнения планов, "пятилетка в четыре года", впрочем, к последнему я ещё вернусь. По воскресеньям проводятся общие собрания; резолюции всегда выдвигают свиньи, остальные только голосуют. Потом все поют гимн "Звери Англии". Свиньи работой не занимаются, они руководят другими.

Снежок и Наполеон постоянно спорят на собраниях, особенно о постройке ветряка. Идея принадлежит Снежку, который сам выполняет замеры, расчеты и чертежи: он хочет присоединить к ветряку генератор и снабдить ферму электричеством. Наполеон с самого начала возражает. А когда Снежок убеждает животных голосовать на собрании в его пользу, по сигналу Наполеона в амбар врываются девять огромных свирепых псов и набрасываются на Снежка. Тот едва спасается бегством, и больше его никто никогда не видит. Наполеон отменяет любые собрания. Все вопросы будет теперь решать специальный комитет из свиней, возглавляемый им самим; они будут заседать отдельно, а потом объявлять свои решения. Угрожающее рычание собак заглушает возражения. Боксер выражает общее мнение словами: "Если это говорит товарищ Наполеон, значит, это правильно". Отныне его второй девиз: "Наполеон всегда прав".

Наполеон объявляет, что ветряк все же должен быть построен. Оказывается, Наполеон всегда настаивал на этом строительстве, а Снежок просто похитил и присвоил все его расчеты и чертежи. Наполеону пришлось делать вид, что он против, поскольку не было иного способа избавиться от Снежка, "который был опасной личностью и имел на всех дурное влияние". Взрыв, раздавшийся однажды ночью, разрушает наполовину построенный ветряк. Наполеон говорит, что это месть Снежка за его постыдное изгнание, обвиняет его во множестве преступлений и объявляет ему смертный приговор. Он призывает немедленно начать восстановление ветряка.

В этом эпизоде мы видим Троцкого. Фигура хряка Снежка, который в конечном итоге превратился в предателя и был изгнан, несмотря на то, что изначально он всеми силами стремился улучшить жизнь на ферме, напрямую соотносится с Троцким. Свинья из сказки повторяет судьбу своего исторического прототипа даже в мелочах, причем описана она с несомненной симпатией.

Вскоре Наполеон, собрав во дворе животных, появляется в сопровождении собак. Он заставляет возражавших ему когда-то свиней, а затем нескольких овец, кур и гусей признаться в тайной связи со Снежком. Собаки тут же перегрызают им горло. Потрясенные животные скорбно начинают петь "Звери Англии", но Наполеон запрещает исполнение гимна навсегда. К тому же оказывается, что шестая Заповедь гласит: "Животные не должны убивать других животных без причины". Теперь всем ясно, что предателей, которые сами признали свою вину, казнить было необходимо.

Живущий по соседству мистер Фредерик с пятнадцатью вооруженными работниками нападает на "Скотный двор", они ранят и убивают многих животных и взрывают недавно построенный ветряк. Животные отражают атаку, но сами обескровлены и обессилены. Но, слушая торжественную речь Наполеона, они верят, что одержали величайшую победу в Битве у ветряка.

Величественный и агрессивный Наполеон явно списан со Сталина, использование репрессий, взращивание культа личности роднит сказочного и исторического персонажей.

От непосильной работы сходит с рельс Боксер. Его продуют на мыловаренный завод и пропивают вырученные деньги, прототип его - рабочий класс, пролетариат. С годами все меньше остается тех животных, кто помнит жизнь на ферме до Восстания. "Скотный двор" постепенно становится богаче, но все, кроме свиней и собак, по-прежнему голодают, спят на соломе, пьют из пруда, день и ночь трудятся в поле, страдают зимой от холода, а летом от жары. С помощью отчетов и сводок Визгун неизменно доказывает, что с каждым днем жизнь на ферме становится все лучше. Животные гордятся, что они не такие, как все: ведь им принадлежит единственная в целой Англии ферма, где все равны, свободны и работают для собственного блага.

Тем временем свиньи переезжают в дом Джонса и спят в постелях. Наполеон живет в отдельной комнате и ест из парадного сервиза. Свиньи начинают вести торговлю с людьми. Они пьют виски и пиво, которое сами же варят. Они требуют, чтобы все другие животные уступали им дорогу. Нарушив очередную Заповедь, свиньи, пользуясь доверчивостью животных, переписывают её так, как им выгодно, и на стене амбара остается единственная заповедь: "Все животные равны, но некоторые животные равны более других". В конце концов свиньи напяливают на себя одежду Джонса и начинают ходить на задних ногах, под одобрительное блеяние овец, вымуштрованных Визгуном: "Четыре ноги - хорошо, две ноги - лучше".

Всё действо заканчивается ещё одним переворотом.

Оруэлл действительно мастерски описывает действие пропаганды, наглядно и детально рассказывает о процессе перестройки общества. В конечном итоге, Оруэлл описывает механизм работы власти, идущей по пути тоталитаризма, причем делает он это достаточно талантливо. В числе достоинств "Скотного двора" оказываются не только информативность, необычная даже для "взрослых" сказок, но и великолепная манера изложения - отстраненно, но в то же время четко передавая свои эмоции, образно, но при этом с точностью хроникера, Оруэлл раскрывает сюжет перед читателем, близко знакомя его со своими политическими взглядами. Он показывает, что любая революция ведет лишь к смене правящей элиты, без серьезных изменений для населения - не только свиньи перестали отличаться от людей, но и люди от свиней.

3. 1984 год

3.1 Основные идеи

Читая роман, тот час же представляешь нашу страну образца Сталинского правления. Возможно даже с ужасом думаешь что бы было, если бы он оставался бодрым и прожил бы ещё лет пятьдесят.

Но нужно взглянуть глубже, это не набор карикатурных портретов или, как думали многие, идеологическое оружие, "пропагандистский памфлет в духе холодной войны", предсказание, на последнее всех конечно наталкивала дата. Но её происхождение очень просто объяснить, не найдя подходящего названия, он просто переставил две последние цифры в году окончания написания.

Умирающий Оруэлл был глубоко огорчен тем, что правая пресса приветствовала "1984" как сатиру на лейборизм, социализм и вообще левое движение (рецензии в "Экономист", "Уолл-стрит Джорнэл", "Тайм", "Лайф"). Он пытался это опровергнуть: "Мой роман не направлен против социализма или британской лейбористской партии (я за нее голосую), но против тех извращений централизованной экономики, которым она подвержена и которые уже частично реализованы в коммунизме и фашизме. Я не убежден, что общество такого рода обязательно должно возникнуть, но я убежден (учитывая, разумеется, что моя книга - сатира), что нечто в этом роде может быть. Я убежден также, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде, и я попытался проследить эту идею до логического конца. Действие книги я поместил в Англию, чтобы подчеркнуть, что англоязычные нации ничем не лучше других и что тоталитаризм, если с ним не бороться, может победить повсюду".

Если говорить кратко об описанном мире: существуют Океания, Остазия, Евразия. Главный герой Уинстон Смит. Действие происходит в Лондоне.

Океания занимает третью часть земного шара и включающего Северную и Южную Америку, Великобританию, Южную Африку, Австралию и собственно Океанию. Государственная идеология "английский социализм" (ангсоц).

Евра?зия занимает территории Советского Союза, Европы и Турции. Государственная идеология - необольшевизм.

Остазия занимает территорию Китая, Японии, Кореи, Монголии и Индии. Для наименования государственной идеологии этой страны используется китайское слово, которое Голдстейн (о нём ниже) в своей книге переводит как "культ смерти" или "стирание личности" Согласно книге Голдстейна, ангсоц, необольшевизм и "культ смерти" имеют много общего - это тоталитарные идеологии, пропагандирующие милитаризм и культ личности вождя.

Все страны ведут непрерывную войну с друг другом, никто из людей не помнит как она началась, для чего она ведется и когда она закончится. По телекрану герой то и дело слышит об успехах и неудачах, поочередных.

Телекран - устройство, совмещающее в себе телевизор с единственным каналом и видеокамеру, которую нельзя выключить. В каждом помещении, где бывали члены партии, находился отдельный телекран, через который круглосуточно транслировались передачи и проводилась слежка за людьми.

Внешняя политика государства Океания часто менялась. Находясь постоянно в состоянии войны, приблизительно каждые 4 года происходила смена врага - либо Остазия, либо Евразия. При этом, после каждого нового витка войны, официальная доктрина повторяла: "Океания воюет с Остазией/Евразией. Океания ВСЕГДА воевала с Остазией/Евразией". Этими словами Оруэлл показывал постоянную смену внешнего врага у СССР - Германия до 1939 года, западные страны с 1939 по 1941, Германия с 1941 по 1945, западные страны с началом "холодной войны".

На самом же деле эти державы не только не могли покорить одна другую, но и не получили бы от этого никакой выгоды. Условия жизни в них были весьма схожи (та же пирамидальная структура, тот же культ полубога-вождя, та же экономика). Автор называет войну сверхдержав мошенничеством, похожим на схватки жвачных животных, чьи рога растут под таким углом, что не способны ранить соперника. Правящие группы посвятили себя завоеванию мира, но вместе с тем они понимают, что война должна длиться постоянно, без победы. Их главная цель - сохранить общественный строй, уничтожая не только человеческие жизни, но и плоды человеческого труда, так как было ясно, что общий рост благосостояния угрожает иерархическому обществу гибелью, лишая тем самым власти правящие группы. Если громадная масса людей станет грамотной, научится думать самостоятельно, то она просто "выбросит" привилегированное меньшинство за ненадобностью. Война же и голод помогали держать людей, отупевших от нищеты, в повиновении.

Речь, конечно, главным образом идёт об Океании. Лидер Океании - Большой Брат (Старший брат), из обычных людей его никто не видел, все знают этого грозного черноволосого усача только по телекрану, он и является диктатором (Сталин).

Антиподом Старшего Брата является Эммануэль Голдстейн, которому Оруэлл придал внешнее сходство с Львом Троцким. Согласно книге, "Голдстейн, отступник и ренегат, когда-то, давным-давно (так давно, что никто уже и не помнил, когда), был одним из руководителей партии, почти равным самому Старшему Брату, а потом встал на путь контрреволюции, был приговорен к смертной казни и таинственным образом сбежал, исчез".

Кроме Голдстейна, руководителями революции являлись Джонс, Аронсон и Резерфорд, которых разоблачили как предателей и контрреволюционеров и в конечном итоге расстреляли. Прообразами данных лиц, по всей видимости, являются Зиновьев, Каменев и Рыков. Таким образом, Старший Брат остался единственным из вождей революции.

Все ненавидят Голдстейна, опровергают и высмеивают его учение, но влияние его нисколько не ослабевает: ежедневно ловят шпионов и вредителей по его указке. Говорят, он командует Братством, подпольной армией врагов партии, говорят и об ужасной книге, своде всяческих ересей; у нее нет названия, её называют просто "книга".

Голдстейн а большинство исследователей считают прототипом этого образа Л.Д. Троцкого; Т. Файвел ссылается на сделанное ему признание Оруэлла: "Голдстейн, разумеется, пародия на Троцкого". Большое внимание уделено "черной магии" сталинской пропаганды с ее мифом о вездесущем Троцком. "В этих средневековых процессах Троцкий играет роль дьявола". Мысль, что фигура Дьявола необходима для тоталитарной идеологии, усвоена Оруэллом задолго до "1984". Через три дня после убийства Троцкого он записал в своем дневнике: "Как же в России будут теперь без Троцкого?. Наверное, им придется придумать ему замену".

Язык в государстве новый - "Ноявояз".

В романе новоязом называется язык тоталитарного общества, изуродованного партийной идеологией и партийно-бюрократическими лексическими оборотами, в котором слова теряют свой изначальный смысл и означают нечто противоположное (например, "Мир - это война", "Свобода - это рабство", "Незнание - сила"). Смысл - иронически о нелепом, созданным вопреки нормам и традициям языка.

Новояз описывается как "единственный на свете язык, чей словарь с каждым годом сокращается". Оруэлл включил в роман в форме приложения эссе "О новоязе", в котором объясняются базовые принципы построения языка. Новояз у Оруэлла образуется из английского языка путём существенного сокращения и упрощения его словаря и грамматических правил. Язык в романе служит тоталитарному режиму Партии и призван сделать невозможным оппозиционный образ мышления ("мыслепреступление") или речи путём исключения слов или выражений, описывающих понятия свободы, революции и т.д.

Новояз был сконструирован таким образом, чтобы его словами легко можно было выразить дозволенные идеологией значения, но нельзя ни прямо, ни косвенно высказать все остальные. Для этого из него исключались слова, имеющие нежелательные значения, а те из них, которые сохранялись, были очищены ото всех "лишних" значений. Оруэллом приводится следующий пример: "Слово "свободный" в новоязе осталось, но его можно было использовать лишь в таких высказываниях, как "свободные сапоги", "туалет свободен". Оно не употреблялось в старом значении "политически свободный", "интеллектуально свободный", поскольку свобода мысли и политическая свобода не существовали даже как понятия, а следовательно, не требовали обозначений". Целью новояза было сужение возможных границ человеческого мышления, для чего словарный запас языка сводился к минимуму: если без какого-то слова можно было обойтись, оно должно было быть исключено из словаря новояза.

Думаю всем понятно, что язык напрямую связан с умственным развитием, с широтой мыслительного процесса, человеческий разум, знающий только Новояз - гниёт. Это к сожалению относится к нашей сегодняшней действительности - нелюбви молодого поколения к чтению.

Всем заправляли министерства. Названия министерств на новоязе являются антонимами к их настоящим функциям. "Министерство мира занимается войной, министерство правды - ложью, министерство любви - пытками, министерство изобилия морит голодом".

Министерство мира ("минимир") отвечает за проведение военных действий и сообщает о событиях непрекращающейся войны между Океанией и другими мировыми державами.

Министерство правды ("миниправ"), место работы главного героя романа, занимается непрерывной фальсификацией различной исторической информации (статистических данных, исторических фактов) на всех уровнях информирования населения: СМИ, книгах, образовании, искусстве, спорте…

"Дело не только в том, что кого-то убили. Ты понимаешь, что прошлое, начиная со вчерашнего дня, фактически отменено? Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак не привязанных к словам, - вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права. Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать - даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают. "

Тут и работает главный герой, меняет историю. Так, после очередной смены противника, сотрудники министерства правды трудились практически непрерывно целую неделю. После завершения работы "ни один человек на свете документально не докажет, что война с Евразией была".

Министерство изобилия ("минизо") нормирует и контролирует поставки еды, товаров и предметов быта. Каждый квартал Минизо публикует ложные заявления об улучшении уровня жизни, в то время как в действительности оно, как правило, сокращает и уменьшает наименования, доступность и количество товаров народного потребления. Министерство правды подкрепляет заявления министерства изобилия путём исправления экономической информации для подтверждения текущего, "улучшенного" уровня жизни.

Министерство любви ("минилюб") занимается распознаванием, контролем, арестами и перевоспитанием настоящих и потенциальных мыслепреступников. Как Уинстон знает по опыту, мыслепреступников ломают физически и нравственно, используя пытки и психологический прессинг, а потом, когда те находятся на грани полной умственной и духовной капитуляции, отправляют в комнату 101 испытать "то, что хуже всего на свете" - пока любовь к Старшему Брату не вытеснит оставшиеся у них независимость мышления и человеческие чувства окончательно.

Наказывались особенно строго мыслепреступления, карались смертью. Под это понятие попадает любая неосторожная мысль члена ангсоца, любой неосторожный жест или слово. Неправильное, с точки зрения идеологии правящей партии, выражение лица также является разновидностью мыслепреступления - лицепреступлением. Борьбой с мыслепреступниками в Океании занималась полиция мыслей, допросы обвиняемых проходили в Министерстве любви. Для обнаружения подозреваемых использовалась слежка, которую вели за гражданами агенты полиции мыслей и добровольцы (в том числе - ближайшие родственники мыслепреступников), а также телекраны. Сдавали друг друга сотрудники, а также дети своих родителей. Можно вспомнить анонимные доносы в СССР и отказ детей от родителя, посаженного по политической статье.

В этом мире и происходят события, главный герой - мыслепреступник, не согласен с идеями партии, он пишет дневник, в котором отражает свои мысли. На "двухминутке ненависти" к Голдстейну (орудие пропаганды), он замечает высокого чиновника, как он думает подпольного революционера и открывается ему. Этот самый ОБрайен его поддерживает. На собраниях он замечает девушку, которая все время смотрит, он предполагает что она из Министерства любви и хочет раскрыть его. Но оказывается, что она любит его, позже и он в неё влюбляется.

Они боятся, ведь свободные отношения запрещены, и секс используется только для зачатия, без удовольствия. Даже создаются своеобразные кружки у молодежи с целью предотвращения таких инцидентов.

На съёмной комнате их ловят, хозяин комнаты - агент.

Уинстона помещают в тюрьму, затем перевозят в министерство любви, в камеру, где никогда не выключают свет. Это место, где нет темноты. Входит ОБрайен. Уинстон поражен, забыв об осторожности, он кричит: "И вы у них!" - "Я давно у них", - с мягкой иронией отвечает ОБрайен. Из-за его спины появляется надзиратель, он изо всех сил бьет дубинкой по локтю Уинстона. Начинается кошмар. Сначала его подвергают допросам надзиратели, которые все время его бьют - кулаками, ногами, дубинками. Он кается во всех грехах, совершенных и несовершенных. Затем с ним работают следователи-партийцы; их многочасовые допросы ломают его сильнее, чем кулаки надзирателей. Уинстон говорит и подписывает все, что требуют, сознается в немыслимых преступлениях. (аналог в СССР был)

Теперь он лежит навзничь, тело закреплено так, что пошевелиться невозможно. ОБрайен поворачивает рычаг прибора, причиняющего невыносимую боль. Как учитель, который бьется с непослушным, но способным учеником, ОБрайен объясняет, что Уинстона держат здесь, чтобы излечить, то есть переделать. Партии не нужны послушание или покорность: враг должен принять сторону партии искренне, умом и сердцем. Он внушает Уинстону, что действительность существует лишь в сознании партии: что партия считает правдой, то и есть правда. Уинстон должен научиться видеть действительность глазами партии, ему надо перестать быть собой, а стать одним из "них". Первый этап ОБрайен называет учебой, второй - пониманием. Он утверждает, что власть партии вечна. "Цель репрессий - репрессии. Цель пытки - пытка. Цель власти - Власть". Власть над людьми, и состоит она в том, чтобы причинять боль и унижать. Партия создаст мир страха, предательства и мучений, мир топчущих и растоптанных. В этом мире не будет иных чувств, кроме страха, гнева, торжества и самоуничижения, не будет иной верности, кроме партийной, не будет иной любви, кроме любви к Старшему Брату.

Уинстон возражает. Он считает, что цивилизацию, построенную на страхе и ненависти, ждет крах. Он верит в силу человеческого духа. Считает себя морально выше ОБрайена. На что тот отвечает что свобода - это возможность сказать, что дважды два - четыре, а не пять. Если дозволено это, все остальное отсюда следует (напоминает нам о "пятилетку в четыре года"). Включает запись их разговора, когда Уинстон обещает красть, обманывать, убивать. Затем ОБрайен велит ему раздеться и взглянуть в зеркало: Уинстон видит грязное, беззубое, исхудавшее существо. "Если вы человек - таково человечество", - говорит ему ОБрайен. "Я не предал Джулию", - возражает ему Уинстон. Тогда Уинстона приводят в комнату под номером сто один, к его лицу приближают клетку с огромными голодными крысами. Для Уинстона это непереносимо. Он слышит их визг, ощущает их гнусный запах, но он намертво прикреплен к креслу. Уинстон осознает, что есть только один человек, чьим телом он может заслониться от крыс, и исступленно кричит: "Джулию! Отдайте им Джулию! Не меня!"

Уинстон ежедневно приходит в кафе "Под каштаном", смотрит на телеэкран, пьет джин. Жизнь ушла из него, его поддерживает только алкоголь. Они виделись с Джулией, и каждый знает, что Другой предал его. И теперь не испытывают ничего, кроме взаимной неприязни. Раздаются победные фанфары: Океания победила Евразию! Глядя на лицо Старшего Брата, Уинстон видит, что оно исполнено спокойной силы, а в черных усах прячется улыбка. Исцеление, о котором говорил ОБрайен, свершилось. Уинстон любит Старшего Брата.

Итак, Оруэлл описал смерть человека, не фактическую - моральную. Машина со множеством рычагов воздействий ломает человека, с помощью языка, запретов, постоянных непонятных перемен, голодом, всенаправленным гипнозом. Здесь Оруэлл также описывает все моменты, приёмы которые используются для подчинения человека.

3.2 Оруэлл и 1984

Ангсоц - в публицистике Оруэлла этот термин раскрывается как "тоталитарная версия социализма". Для Оруэлла всегда было два социализма. Один - тот, что он видел в революционной Барселоне. "Это было общество, где надежда, а не апатия и цинизм была нормальным состоянием, где слово "товарищ" было выражением непритворного товарищества. Это был живой образ ранней фазы социализма.". Другой - тот, что установил Сталин, тот, который обещала будущая "революция управляющих" на Западе. "Каждая строчка моих серьезных работ с 1936 г. написана прямо или косвенно против тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимал". Министерство Правды - образ, навеянный опытом работы в Би-би-си. Английские читатели узнают в описанном строении здание Би-би-си на Портленд-Плэйс. Джин Победа - по воспоминаниям писателя Джулиана Саймон-са, во время войны в убогой столовой Би-би-си Оруэлл постоянно брал некое "синтетическое блюдо под названием "Пирог Победа". Пышные названия убогих предметов откладываются в воображении писателя как характерная деталь быта в обнищавшем от войны государстве.

Пролы (нищие рабочие в романе, 85% населения) - слово идет от "Железной пяты" Дж. Лондона, но наполнено противоположным духовным опытом: всю жизнь Оруэлл стремился опуститься "вниз", стать своим в мире людей физического труда, иногда говорил под "кокни", находясь в обществе снобов, "пил чай и пиво в пролетарской манере". О несомненной искренности его любви к простому человеку говорят не только тексты, особенно знаменитые стихи "Итальянский солдат", публикуемые в эссе "Вспоминая войну в Испании", но и добровольно принятый им в молодости крест "нищего и изгоя. во искупление колониального греха".

В социальном интерьере романа отчетливо выявляется жанрово-идейное отличие "1984" от антиутопий Е. Замятина и О. Хаксли, в которых государство, обезличивая и духовно порабощая человека, компенсирует его сытостью и комфортом. Образ голодного раба представлялся Оруэллу значительно более достоверным, чем образ сытого раба. Оруэлл направил политическую сатиру на настоящее, а не на "прекрасное будущее", в которое, по свидетельству творчески и человечески близкого ему А. Кёстлера, "он верил до конца".

Важная для философии романа идея привычной и абсурдной лжи как условия существования тоталитаризма опиралась, в частности, на известные Оруэллу ляпсусы московских процессов, один из участников которых, например, показал, что встречался с Троцким в Копенгагене, в отеле "Бристоль", сгоревшем задолго до этого, другой "признался", что прилетел с конспиративными целями на аэродром, не принимающий самолеты в это время года, и т.п.

В ожесточенном признании Джулии - это, может быть, главное откровение романа - беспощадный расчет с иллюзиями индивидуалистического гуманизма. Уже в 1943 г. Оруэлл пришел к выводу, что идея "внутренней свободы" не только утопична, но в ней есть потенциальное оправдание тоталитаризма. "Самая большая ошибка - воображать, что человеческое существо - это автономная индивидуальность. Тайная свобода, которой вы надеетесь наслаждаться при деспотическом правлении, - это нонсенс, потому что ваши мысли никогда полностью вам не принадлежат. Философам, писателям, художникам, ученым не просто нужны поощрение и аудитория, им нужно постоянное воздействие других людей. Невозможно думать без речи. Если бы Дефо действительно жил на необитаемом острове, он не мог бы написать "Робинзона Крузо" и не захотел бы это сделать. "Садистский" финал романа, в котором упрекали Оруэлла некоторые критики, - единственное, что могло убедить читателя: именно потому, что - вопреки демагогии О"Брайена - объективная реальность существует, нельзя "в душе" остаться человеком.

Вывод

Признаться, когда я читал оба произведения, мной одолевала злоба, мне казалось он буквально покушался на недалекое прошлое моей страны и выворачивал наизнанку душу советского человека.

Дочитав до конца и прочитав критику, я понял всю глубину, талант Оруэлла как автора, я даже понял его как истинного социалиста. Ему было больно смотреть на то, как извращает эти идеи сталинский режим.

Он никогда не сказал дурного слова о обыкновенном русском мужике, как к нации он относился к нам с непонятно откуда возникшим состраданием, так много времени и сил он уделил нашему "вопросу".

Автор наглядно описал мир утопию, не ту что четыре века до него описал другой англичанин, не ту что обрисовал в 20-х годах Замятин. Он описал её такой, какой она скорее всего и была бы в нашем мире. Она проще, легче на подъём и люди живущие там будут счастливы, ибо не представляют иной жизни и даже не могут её придумать из-за скуднейшего словарного запаса.

Книга была запрещена в Союзе до 88 года, а в нынешних соцстранах запрещена и сейчас. Но нужно понимать, что безусловно, это не антисоветская или антикоммунистическая агитация. Это предупреждение, попытка открыть глаза. И как автор он справился с ней так, что пожалуй и нельзя лучше.

Про него сказали: "Он прожил так мало, как будто был не английским писателем двадцатого века, а русским поэтом девятнадцатого".

Список литературы

1. Скотный двор, Джордж Оруэлл

1984, Джордж Оруэлл

Размышления о "Скотном Дворе", #"justify">. Творчество Дж. Оруэлла. Антиутопия "1984", #"justify">. Джордж Оруэлл, #"justify">. Антиутопия Дж. Оруэлла "1984", #"justify">. Мыслепреступление, #"justify">. Новояз, #"justify">. Двоемыслие, #"justify">.1984 (роман), #"justify">. Скотный двор (повесть) #"justify">. "Скотный двор" - сказка о России, http://digest. subscribe.ru/style /lit/n383039148.html

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни» произвел на меня сильное впечатление. От первой до последней строчки находишься в напряжении, следишь за судьбой героя, затаив дыхание. Переживаешь и веришь, что он останется жив.

В начале рассказа перед нами два товарища, скитающихся по Аляске в поисках золота. Они измучены, голодны, двигают-ся из последних сил. Кажется очевидным, что выжить в таких трудных условиях можно, если есть взаимоподдержка, взаимо-выручка. Но Билл оказывается плохим другом: он бросает товарища после того, как тот подвернул ногу, переходя каме-нистый ручей. Когда главный герой остался один среди без-людной пустыни, с травмированной ногой, его охватило отчая-ние. Но он не мог поверить, что Билл окончательно бросил его, ведь он никогда не поступил бы так с Биллом. Он решил, что Билл ждет его возле тайника, где они спрятали совместно до-бытое золото, запасы еды, патроны. И эта надежда помогает ему идти, превозмогая страшную боль в ноге, голод, холод и страх Одиночества.

Но каково же было разочарование героя, когда он уви-дел, что тайник пуст. Билл предал его второй раз, забрав все припасы и обрекая его на верную смерть. И тогда чело-век решил, что дойдет во что бы то ни стало, что выживет, несмотря на предательство Билла. Герой собирает в кулак всю волю и мужество и борется за свою жизнь. Он пытает-ся голыми руками ловить куропаток, ест корни растений, защищается от голодных волков и ползет, ползет, ползет, когда уже не может идти, обдирая до крови колени. По пути он находит тело Билла, которого загрызли волки. Пре-дательство не помогло тому спастись. Рядом лежит мешо-чек с золотом, которое жадный Билл не бросил до последне-го момента.

А главный герой даже не думает забрать золото. Оно те-перь не имеет для него никакого значения. Человек понимает, что дороже всего жизнь. Материал с сайта

А путь его становится все труднее и опаснее. У него появ-ляется спутник — голодный и больной волк. Начинается вол-нующий поединок между измученным и ослабевшим челове-ком и волком. Каждый из них понимает, что выживет только в том случае, если убьет другого. Теперь человек все время начеку, он лишен отдыха и сна. Волк караулит его. Стоит че-ловеку на минуту уснуть, он чувствует на себе волчьи зубы. Но герой выходит победителем из этого испытания и в конце кон-цов добирается до людей.

Я очень переживала, когда читала, как человек из послед-них сил несколько дней ползет к кораблю. Мне казалось, что люди не заметят его. Но все закончилось благополучно. Герой был спасен.

Я думаю, что выжить человеку помогли его мужество, упор-ство, огромная сила воли и любовь к жизни. Этот рассказ по-могает понять, что даже в самой опасной ситуации нельзя от-чаиваться, а нужно верить в хорошее, собраться с силами и бороться за жизнь.

Рец.:
Gordon Bowker. George Orwell. Little, Brown, 2003;
D.J. Taylor. Orwell: The Life. Chatto, 2003;
Scott Lucas. Orwell: Life and Times. Haus, 2003.

C ын верного слуги короны, уроженца процветающего юга Англии, он блистал в средней школе, но позже потерпел полное фиаско на академическом поприще. Страстный сторонник левых взглядов, он, тем не менее, сохранил кое-какие атрибуты воспитанника частной школы, в том числе аристократическое произношение и толпу друзей-мажоров. Он умудрялся сочетать культурную «английскость» с политическим космополитизмом, ненавидел культы личности в политике, однако при этом тщательно взращивал свой собственный публичный образ. С высоты своего положения, чувствуя себя в относительной безопасности, он периодически совершал рейды в мир «униженных и оскорблённых», отчасти для того, чтобы не терять политического нюха, отчасти потому, что это давало ему ценный журналистский материал. Блестящий и острый ум - но не интеллектуал в прямом смысле слова - с налётом раздражительности и склочности внепартийного левака и своенравного англичанина: он умел задирать своих собратьев-социалистов ничуть не хуже, чем оскорблять их оппозицию. С годами он становился всё более упрямым, пока в своей ненависти к мрачным авторитарным государствам не пришёл, как рассудили многие, к предательству своих левых идеалов.

Именно таким будут помнить Кристофера Хитченса. Сходство с Джорджем Оруэллом, о котором Хитченс отзывался весьма восторженно, немалое, однако есть некоторые ключевые различия. Оруэлл был своего рода литературным пролетарием, который провёл большую часть своей жизни в нужде, - его писательский труд начал приносить нормальные деньги только когда он уже стоял одной ногой в могиле. У Хитченса всё обстояло по-другому, хотя кто знает, вдруг гонорары в "Vanity Fair" гораздо меньше, чем мы думаем? Нищету Оруэлла отчасти спровоцировал он сам: в то время как некоторые его однокашники по Итону (Сирил Коннолли, Гарольд Актон) процветали на литературном поприще, Оруэлл предпочитал вкалывать на парижских кухнях, даже когда харкал кровью, спать в ночлежках, выпрашивая несчастные десять шиллингов у своих ошеломлённых родителей, надрываться носильщиком на Биллингсгейтском рынке и раздумывать, как бы попасть в тюрьму на Рождество. Подобно Брехту, он всегда выглядел так, словно брился в последний раз дня три назад - особенности физиологии.

Роскошь была ему абсолютно чужда, даже стряпня, которой кормили в столовых «Би-би-си», не вызывала у него отвращения. Трудно представить себе этого истощённого, мрачного, странно одетого человека, отдалённо напоминающего актёра Стэна Лорела, потягивающим коктейль на какой-нибудь манхэттенской вечеринке - для Хитченса же это дело привычное. Оруэлла, в отличие от современных литературных умников, которые кичатся своими личинами откровенных и непредсказуемых нонконформистов, при этом поддерживая все нужные социальные контакты, никогда не интересовал успех. Лейтмотивом прозы Оруэлла, его «коньком», было падение. Именно падение означало для него истинную реальность, как и для Беккета. Все главные герои его книг подавлены и повержены; и если Оруэлла и можно обвинить в чрезмерном пессимизме, этот взгляд на мир он вынес не из Итона.

Кроме того, как утверждает сам Хитченс (это ирония судьбы, учитывая его недавние смены политической ориентации), Оруэлл действительно остался верен левым, несмотря на инстинктивно отвращение к некоторым их нечистым делам. Он опасался, что две его великие сатиры на сталинизм - «Скотный Двор» и «1984», - из-за которых некоторые социалисты записали его в ренегаты, станут оружием для тори и ястребов холодной войны - и опасался не зря. При этом, отмечает тот же Хитченс, Оруэлл мрачно предсказывал приближение холодной войны ещё тогда, когда большинство тори пели осанну доблестному советскому союзнику. И если «1984» - памфлет против социализма, весьма странно, что накануне его публикации автор призывал к объединению социалистических европейских государств. В любом случае, то, что сталинские палачи называли себя приверженцами социализма, не повод отрекаться от социализма, как визиты Майкла Портилло в Марокко не повод невзлюбить Марокко. С точки зрения Оруэлла именно левые сталинисты предали простой народ, а вовсе не демократические социалисты вроде него самого. Со сталинизмом и его гнусными предательствами Оруэлл впервые столкнулся в Испании во времена гражданской войны - с социализмом он по-настоящему познакомился там же. Его отвращение к советской «реальной политике» возникло в Испании, однако там же родилась и его вера в благородство и силу человеческого духа, от которой он не отрекался до конца жизни.

Оруэлл в большинстве случаев был неспособен дать уклончивый ответ на вопрос, как Деррида не может дать прямой. При этом остерегаться нам нужно и тех, кто громогласно настаивает прекратить нести пургу и начать резать правду-матку, и тех, кто полагает, что мир слишком сложен для однозначных суждений. Оруэлл испытывал пуританское чувство вины за своё наслаждение языком (он был поклонником Джеймса Джойса) и стремился его подавлять в интересах политической пользы. Такой подход мало полезен при создании крупной прозы. Вымысел для пуританской нации - проблема, несмотря на то, что английская литература пестрит примерами великих романов («Кларисса», «Тристрам Шенди»), которые строятся вокруг трагического или комического в самом искусстве писать. Тем не менее, Оруэлл со всеми своими стилистическими спазмами сумел сказать правду о подрывной деятельности сталинистов в испанской революции, когда другие изо всех сил пытались это скрыть, и о жертвах сталинских репрессий, когда большинство товарищей сознательно закрывали на них глаза. За это таким писателям, как он и Э.П. Томпсон, вполне можно простить дикие невоздержанные эпитеты.

Превратившись из ученика престижной школы в имперского лакея, Оруэлл почувствовал себя отрезанным от родной страны и всю жизнь пытался восстановить утраченную связь. Он чувствовал себя в Англии эмигрантом, и ему, как эмигрантам в буквальном смысле Уайльду, Джеймсу, Конраду и Т.С. Элиоту приходилось делать над собой усилие, чтобы освоится, от чего настоящий местный всегда избавлен. Как и они, Оруэлл и болезненно воспринимал свою отчуждённость, и был способен взглянуть на неё со стороны. Он знал, что правящий класс в каком-то смысле чувствует себя таким же изгоем, как бродяги и обитатели ночлежек, поэтому землевладелец может испытывать скрытое сочувствие к браконьеру. На службе системе удаётся в той же степени освободиться от её условностей, что и тем, кто на эти условности плевать хотел. Изгоя, принадлежащего правящему классу, нужно было превратить в революционера, и превращению немало способствовал тот парадоксальный факт, что в классовом обществе большинство уже так или иначе отвергнуто.

К этому парадоксу добавляется ещё один. Оруэлл отстаивал то, что на его взгляд являлось общечеловеческими ценностями - однако на самом деле эти ценности маргинальные, а значит, далеко не общечеловеческие. Точнее, это одновременно ценности вечные в духовном смысле и отодвинутые на второй план в смысле политическом. «Моя главная надежда на будущее, - писал Оруэлл, - в том, что простые люди никогда не отступали от своего морального кодекса». При этом его одолевал невысказанный страх, что так случилось лишь потому, что они слишком слабы и пассивны, ещё не подверглись этически чарующему, но парализующему политически влиянию властной системы. Стремление Оруэлла к порядочности ставит его в один ряд с главными английскими моралистами вроде Коббета, Ливиса и Тоуни: на континенте был марксизм, у нас, англичан, - моралисты. До Каталонии единственной связью Оруэлла с Марксом был названный в честь того пудель.

У этой разновидности радикализма есть несомненные сильные стороны. Как в случае Уильямса и Томпсона, она предполагает между классовым настоящим и социалистическим будущим некий переход, а не апокалиптический разрыв. Разрывы, разумеется, неизбежны, однако социализм - это прежде всего распространение ныне существующих ценностей товарищества и солидарности на общество в целом. Этот мотив проходит красной нитью через все произведения Уильямса. Социалистическое будущее - не просто некий туманный утопический идеал, оно уже в каком-то смысле заложено в настоящем, иначе на него не стоит рассчитывать. Оруэлл склонялся именно к этому типу радикализма, который, как ни странно, недалеко ушел от Маркса. У каталонских рабочих он обнаружил солидарность, залог политического будущего, равно как Уильямс увидел в валлийском рабочем классе своего детства зачатки общества будущего, а Томпсон рассмотрел их во взаимопомощи зарождающегося английского рабочего класса.

Впрочем, если политика разрыва испытывает к настоящему недоверие, левое течение этого рода, наоборот, верит в него чересчур сильно. Сам Уильямс периодически признавал, что нельзя распространять существующие моральные ценности на новые социальные группы, не понаблюдав, как они трансформируются в процессе. Есть в социализме эта «преемственная» направленность, полагающая, что он многим обязан бесценному наследию народнических настроений и либерализма среднего класса, без которого любой социалистический порядок окажется мертворождённым. Однако у него есть и модернистское или авангардистское измерение, где предвосхищается изменённый человек будущего, которого не в силах описать современный язык, а Оруэлл, в отличие от Д.Г. Лоренса, революционный авангардизм, как и прочий авангард в искусстве, не особенно жаловал. Ненавистный сталинизм воплощал для него самые худшие проявления обоих миров: консерватизм, косность, реакционность, иерархию и при этом чреватый ужасающими последствиями отказ от либерального наследия.

Книги Гордона Боукера и Д.Дж. Тэйлора появились к столетию со дня рождения их главного героя. Это глубокие, полноценные исследования, написанные хорошим языком. К Оруэллу они благосклонны, но не льстят ему и глаза на его недостатки не закрывают. Впрочем, обе книги страдают типичным для биографий недугом - за деревьями авторы не видят леса. У Тэйлора получилось чуть живее и остроумнее (итонский акцент Оруэлла, по его словам, «немедленно облачал своего обладателя в воображаемые брюки-гольф»), а Боукер чересчур много внимания уделяет увлечению своего персонажа оккультизмом и сверхъестественными явлениями, не говоря уже о бурной сексуальной жизни. Он много копается в психологии, подозревает Оруэлла в садизме, паранойе и самоненавистничестве, что, однако не умаляет его восхищения объектом исследования. При этом оба автора рыли одни и те же архивы и повествование строят примерно одинаково, так что тратить и без того короткую жизнь на оба эти фундаментальных труда, наверное, не стоит. Жаль, не нашлось доброй души, что вовремя свела бы авторов друг с другом.

В отличие от этих двух благосклонно настроенных биографов, Скотт Лукас в своей книге на Оруэлле живого места не оставляет. Оруэлла, конечно, есть за что высечь, и от Лукаса ему крепко достается - за отсутствие политического анализа и конструктивных предложений, за то, что пацифизм во Второй мировой он оскорбительно приравнивает к профашизму, за патрицианскую ностальгию по британской Индии, за абсурдные утверждения, будто «когда придёт время, от революции увильнут в первую очередь те, чьё сердце никогда не трепетало при виде британского флага». Лукас верно показывает, как методично Оруэлл изгоняет из «Дороги на Уиган-Пирс» борющийся рабочий класс, чтобы тот не портил ему полный лицемерия тезис, провозглашающий социализм делом исключительно среднего класса. С гомофобским страхом Оруэлла перед «голубыми левыми», ядовитым женоненавистничеством «1984» и постыдным эпизодом, когда под конец жизни Оруэлл передал властям список, включающий более сотни фамилий участников левого движения, за которыми необходимо приглядывать, биограф разделывается в два счёта и должным образом.

Несмотря на то, что в самом начале Лукас походя расшаркивается перед достижениями Оруэлла и признаёт, что выходили из-под его пера и стоящие вещи, он слишком упивается желчью, чтобы быть рассудительным. В этом в том числе между биографом и персонажем наблюдается явное сходство. Выпады Оруэлла против ширпотребной журналистики, которые должны были бы встретить одобрение у левого Лукаса, осуждаются как проявления ненависти «правого». «Двурушник», намекает нам биограф; кстати, о двурушничестве: когда Оруэлл чистосердечно признаётся, что у него, социалиста из старых итонцев, не всё однозначно с политическими взглядами, он тут же призывается к ответу за них. Бывший бирманский слуга короны обвиняется в том, что «критикует империю, которой ещё недавно преданно служил» - как будто в этой кардинальной смене взглядов есть хоть намёк на лицемерие. Там, где он, по словам Лукаса, «якобы» ратует за независимость Индии, никаких «якобы» нет. Оруэлл высказывается в поддержку войны союзников против фашизма - и тут же клеймится как «милитарист».

Лукас прав, говоря, что моралист из Оруэлла вышел гораздо более весомый, чем обладатель конструктивного политического мышления. Однако странно видеть в нём теоретика марксизма-ленинизма, который должен быть наказан за то, что не справился со своей задачей. Утверждается, что он не любил классовую культуру, но при этом в организованной политической оппозиции участвовать отказывался - возможно, Оруэлл времен «Уиган-Пирс» был именно таким, но позже, во времена членства в Независимой лейбористской партии, уже вряд ли. «Автор “Уиган-Пирс”, - сокрушается Лукас, - не знает ни Маркса, ни Кейнса, ни политической истории». Однако почти сразу же признаёт, что «Оруэллу совсем не обязательно было быть интеллектуалом», чтобы создать значимое произведение», и что в этом случае можно обойтись и «без теории». Он неоднократно вторит Уильямсу, высказавшему занятную мысль, будто для Оруэлла капитализм никогда не был системой, а скорее делом рук отдельных негодяев, как в наивных фантазиях раннего Диккенса.

С испанским периодом тоже не всё гладко. Про его реакцию на отказ «Нью Стейтсман» напечатать эссе о своих испанских впечатлениях биограф пишет, что «он обиделся», приравнивая протест против цензуры левых, наложенной на факты сталинистских мошенничеств, к личным претензиям. В качестве иллюстрации его бешеной ярости приводится фраза, высказанная в ответ на отказ Виктора Голланца издавать книгу «Памяти Каталонии»: «Голланц, несомненно, один из коммунистов-мошенников», хотя Оруэлл сказал чистую правду. Лукас подозрительно легко относится к измене Сталина делу испанской революции и одновременно высказывает ехидное предположение, что приверженцем идеалов троцкизма и анархизма Оруэлл «оставался лишь из принципа», - видимо, чтобы иметь моральное превосходство. В «Памяти Каталонии», видите ли, не затронута «роль религии в жизни испанцев, не описана оптимальная форма государственного устройства, ни слова о роли военных сил» и т.д. и т. п., как будто Оруэлл метил в Хью Томасы, да не дотянул.

В главе под названием «Взлёт и падение “социалиста”» Лукас пытается с устрашающими цитатами в руках доказать, что Оруэлл, которого с самого начала нельзя было причислить к настоящим социалистам, докатился до аполитичного либерализма. Приводятся поздние высказывания разочаровавшегося человека о том, что писатели должны сохранять политическую непорочность, и почему-то подразумевается, что относится это не только к писателям. То, что Оруэлл обладал шаблонным романтическим представлением о писателях, ещё не означает, что он считал политику напрасной тратой времени - даже в годы самого сурового своего пессимизма. Интересно, что Лукас, то и дело повторяющий, что Оруэлл так и не удосужился создать приличной политической программы, приводит цитату, из которой следует, что именно она содержится во «Льве и единороге». После этого, по словам Лукаса, Оруэлл отрёкся от социализма, однако через несколько страниц биограф описывает, как в 1947 Оруэлл отстаивал необходимость создания европейской федерации демократических социалистических государств. При этом абзацем раньше сказано, что Оруэлл переметнулся от социализма к аполитичному направлению либерализма. Сообщив, что Оруэлл «неустанно доказывал, что его книги каждой своей строчкой зовут к демократическому социализму», Лукас заявляет, что «до самой смерти Оруэлл не смог ничего достойно противопоставить пессимизму и страху». Похоже, не один Оруэлл тут постоянно меняет взгляды.

Уистэн Хью Оден (1907-1973) - британский и американский поэт и публицист, в молодости левый социальный критик и радикальный социалист, воевавший, как и Оруэлл, в Испании; с 1940-х начал склоняться к религии и глубокому консерватизму, которых придерживался до конца жизни.

Британский журналист, общественный деятель и политактивист социалистических взглядов; см..html.

Один из «Кембриджской пятёрки», группы британских сотрудников разведки, контрразведки и МИД, работавшей на СССР в 30-40-х. гг.

См. прим..html.

Сторонники «Малой Англии» (little Englanders) - собирательное название британских националистов, считающих, что интересы страны не должны выходить за пределы Великобритании: в имперские времена они выступали за избавление от колоний, позднее - против участия в глобализации, членства в ЕС и т.п.

Американский писатель (1891-1980), прежде всего известный скандальными в своё время произведениями, где превалирует, как у Лоуренса, только гораздо откровеннее, сексуальная тематика.

Тоска по грязи (фр.) - Прим. пер.

Один из «Кембриджской пятёрки», см. прим. 6.

Британский и американский марксистский теоретик, историк, главный редактор и член редколлегии журнала "New Left Review"; см..html.

Литератор и исследователь, деятель английского Просвещения.

Британский историк (1924-1993), один из участников Группы историков Коммунистической партии Великобритании, деятель коммунистического, после входа из компартии в 1956 в связи со вторжением СССР в Венгрию - социалистического движения.

Британский историк и политический деятель, автор обстоятельного труда про Гражданскую войну в Испании, изданного в 1961 и с тех пор многократно издававшегося и переиздававшегося на многих языках.